Читаем без скачивания Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Александра Бруштейн

Мне не нужно особенно приглядываться, чтобы увидеть, что платье мадам Бурдес – невероятная безвкусица. Оно того цвета, который по-французски называется «цвет раздавленной земляники», и сверху донизу вышито узорами из узеньких шелковых ленточек. Такая пестрядь, что глазам больно!

– Это платье из ателье Ярошинского! – говорит мадам с гордостью. – Ваша мама, конечно, у Ярошинского не заказывает?

Про себя я думаю: мама и так красивая. Куда тебе! Но вслух я отвечаю:

– Мама говорит: заказывать платье у Ярошинского для нее не по средствам…

Эти мои слова неожиданно доставляют мадам Бурдес огромное удовольствие.

– А для меня – по средствам! – говорит она с торжеством. – Да. По средствам!

И она снова перекидывает платье через спинку кресла.

– Я повешу платье в шкаф, – говорит ее муж.

– Оставь там, где оно лежит! – командует Зося. – Я потом сама повешу его!

– Ты можешь забыть. Тут запачкают… Такое чудное платье!

– Оставь платье, не трогай!

Разговор у мадам со мной вышел такой мирный, такой дружелюбный, да еще я, видимо, мазнула Бурдесиху маслом, доставила ей удовольствие, дав ей возможность почувствовать свое богатство. А я-то боялась, что я не дипломат! Нет, я, оказывается, дипломат!

Момент кажется мне подходящим. И я начинаю выкладывать мадам Софье то, с чем я к ней пришла:

– Мадам Бурдес, девочки учатся хорошо, ведут себя хорошо, разрешите им отпраздновать день рождения…

– Ну, а ваши родители, – сощурившись, спрашивает мадам, – они празднуют день вашего рождения?

– Конечно, это для меня самый веселый день в году! Гости, танцы, веселье!

– А это им по средствам? – продолжает мадам какимто «кусучим» тоном.

– Вероятно, да.

– Ну, знаете, если ваш папа может себе это позволить, значит, он богатый человек!

– Нет, – смеюсь я, – папа совсем не богатый. По вашим понятиям, он, наверное, даже бедный. Он трудится день и ночь, и то, что он зарабатывает, наверное, в сто раз меньше того, что есть у вас…

– Так почему же он позволяет себе такие расходы, если он нищий?

– А кто вам сказал, что мой папа нищий? Нищий просит милостыню, а папа работает!

Я чувствую, что порчу дело, говорю то, чего бы не надо было говорить, но нет сил, до чего меня раздражает эта злая баба!

– А почему вы вообще празднуете дни рождения? Почему?

– Ну, почему, почему… Мы – дружная семья, мы любим друг друга… Мы радуемся тому, что мы есть на свете! (Черт знает что я говорю!)

– А что он вам оставит в наследство после своей смерти, ваш добрый папа?

– Зачем вы так говорите! – вдруг сорвавшись, говорю я с сердцем. – Пусть он живет как можно дольше, мой папа! Нам ничего не нужно оставлять, мы тоже будем работать. И будем содержать наших родителей, как папа и его братья содержат своих стариков.

– Ну хорошо! – меняет вдруг разговор мадам Бурдес. – А какое вам дело до того, разрешу ли я праздновать день рождения Таньки и Маньки? Почему вы просите об этом?

– Я люблю Таню и Маню. Они хорошие, добрые, ласковые девочки, старательные, послушные… Я их люблю. – Я чуть не сказала: «несчастные», но вовремя сдержалась. Нет, я все-таки дипломат…

– Так… – говорит мадам неопределенно. – Ну, а Жозеньку моего вы не любите?

Ох, это коварный вопрос. Я на нем сверну себе шею…

И я отвечаю:

– Жозя – злой мальчик. (Нет, все-таки я не дипломат!)

– Ах, ах, ах! – вдруг насмешливо причитает мадам Бурдес. – Сейчас я сяду плакать: «Какое несчастье, мадмуазель Яновская не любит моего Жозеньку!» (Ох, как испортился разговор! Дипломат я – совершенно ясно – копеечный!)

– Ничего, – произносит мадам Бурдес с угрозой, – у Жозеньки будет такое состояние, что его будут любить все!

Мне бы уж молчать, правда? Так вот нет: я как с ледяной горы на санках качусь.

– За деньги никто никого не любит! – говорю я гордо.

Неуспех моего заступничества за Таню и Маню полный. Лучше бы мне не впутываться в это дело. Не только не помогла бедным девочкам, но еще и напортила. У, дура бестолковая!

Девочки провожают меня домой, и – самое горькое! – они же меня утешают.

– Ничего, – говорит Таня, – еще не все пропало.

Вдруг… Вдруг что-нибудь случится замечательное, а?

И она оказывается права. Это «вдруг» в самом деле происходит. Даже не одно «вдруг», а целых два.

Мы расстались с девочками в пятницу вечером. В субботу я простудилась, и мама заставила меня просидеть весь день дома и пить горячее молоко, так что я в этот день пропустила урок у Бурдесов. А в воскресенье, в самый день рождения, девочки прибежали ко мне рано утром, сияющие, счастливые: все устроилось!

Первое «вдруг»: мадам, конечно, забыла убрать в шкаф свой роскошный туалет от Ярошинского – он остался до утра на кресле. Ночью кошка окотилась на нем четырьмя детенышками. Мадам пришла в остервенение – она собственноручно утопила котяток в ведре. Но это не спасло дорогой туалет: он был испачкан, испакощен, нестерпимо вонял кошками, затейливые узоры, вышитые ленточками, были местами отпороты, оторваны. Поехать в таком платье на бал было невозможно.

Это очень расстроило мадам Бурдес, но, конечно, одного этого было бы недостаточно для того, чтобы смягчить ее ласковое сердце. Она бушевала, щедро раздавала пощечины, ругалась – вообще была «в своем репертуаре», как пишут в газетах и афишах.

Но тут произошло второе «вдруг». В этот же день, в субботу, фрейлейн Конни, которая в последнее время вела себя все более и более странно, окончательно сошла с ума. Она носилась по квартире в одной рубашке, то пела басом какие-то солдатские песни, то величественно говорила: «Знаете ли вы, кто я такая? Я германская императрица Констанция-Кунигунда-Розалинда, супруга императора Вильгельма Второго!» Увидев старика конторщика Майофиса, фрейлейн Конни бросилась к нему с криком: «Дядя! Это мой дядя архиепископ Майнцский!» Бедный Майофис – архиепископ Майнцский – спрятался от нее в уборной, заперся на задвижку и не выходил. В заключение фрейлейн Конни стала буйствовать, гонялась за всеми, размахивая кочергой, как алебардой, чуть не пристукнула Жозьку!.. Наконец за ней приехали из психиатрической больницы. Так и увезли ее: в одной рубашке и с кочергой, которую она не выпускала из рук.

От этого второго «вдруг» дрогнуло даже гранитное сердце мадам Бурдес. Может быть, она смутно почувствовала, как близка она сама к такому психозу? Не знаю. Но она плакала, каялась, разрешила девочкам справлять день рождения и согласилась уехать на весь день к родным вместе с мужем и Жозькой. Правда, уезжая, она уже в передней угрожающе подняла руку и зловеще возгласила:

– Смотрите! Я вернусь не поздно – в половине двенадцатого ночи. Чтобы ни одного мерзавца-гостя я в доме не застала! Смотрите! Ровно в половине двенадцатого ночи!

Это был чудесный день и чудесный вечер!

Сперва все мы – Таня, Маня, я, Гриша и Майофис – верный конторщик Майофис, старый друг Майофис! – бегали, делая последние покупки. Потом мы накрыли на стол, украсили его цветами. Было волшебно красиво! Майофис ходил по комнатам солидно и важно, перекладывая свой фантастический нос справа налево и обратно, как дятел, который точит клюв. У Майофиса оказался замечательный талант: цитировать стихи так некстати, что, слушая его, мы помирали со смеху. Например, войдя в столовую и увидев красоту сервированного стола, Майофис восторженно произнес:

– «Где стол был яств – там гроб стоит!» – И еще добавил: – «Домового ли хоронят? Ведьму ль замуж выдают?..»

А когда я, растрепанная, вспотевшая от хозяйственных хлопот, влетела зачем-то в гостиную, Майофис вынул из бокового карманчика белоснежный платочек, отер мне лоб и процитировал из басни Крылова:

– «С мартышки градом лился пот!»

Как уютно, как весело было без мадам Бурдес и без Жозьки!

Мы с Гришей в лепешку разбивались, чтобы гостям было приятно и весело. Для младших – подружек Мани – устраивали в гостиной игры, для старших – танцы. Сами танцевали, а Гриша даже пел, Майофис плясал со мной мазурку и так расчувствовался, что заявил мне:

– Ах, если бы вы были, ну, хотя бы на тридцать лет старше!

– Что было бы тогда?

– Я бы в вас влюбился! – ответил он с чувством, перекладывая нос справа налево.

Это признание в любви – первое в моей жизни! – я приняла с удовольствием.

– Миленький Майофис, я вас очень люблю!

– Когда вы будете постарше, – сказал Майофис, грустно улыбаясь, – вы поймете, что вы сейчас сказали одно лишнее слово…

– Какое?

– Слово «очень». Когда-нибудь вы скажете кому-то, кого вы теперь еще даже не знаете, вы скажете ему: «Я вас люблю». Просто «люблю». Без «очень». Да. А «миленький Майофис, я вас очень люблю» – знаете, что это значит? Это значит: «Дедушка Майофис, вы старый болван»…